Командировка [litres] - Борис Михайлович Яроцкий

не сразу разглядел своего бывшего коллегу. Его, оказывается, взяли прямо с постели и доставили в укромное место. Он Ивана Григорьевича узнал мгновенно.

— Джон?! — Пинт вскочил с табурета, на котором сидел за столом и что-то чертил на листе бумаги.

Смуглолицый спецхлопчик, которому было не больше двадцати лет, делал в своем блокноте какие-то пометки.

— Это я — Пинт!

— Майор Пинт, — поправил его Иван Григорьевич.

— Я им все доложил. Они меня отпустят? Сто тысяч долларов их устроит? Пусть они меня не убивают. У меня двое маленьких детей: Лизи и Доротти. Ты их видел. Они еще крошки.

В их разговор вмешалась переводчица:

— А делать людей калеками, таких же маленьких и беспомощных? У вас рука поднялась. Как же, вероятный противник. Почему бы его не истребить?

Говорила она по-книжному, как учат в украинских институтах. Это, видимо, была ее первая практика. Искусство ведения допроса она осваивала не иначе как на окружных сборах спецпропагандистов.

Майор Пинт, да и Иван Григорьевич из характера ее вопросов поняли, что специалист она неопытный: переводчик свои эмоции прячет подальше. Это следователь может взывать к совести и благоразумию. Пинта приучали убивать оптом — целые народы, неугодные Америке. Каждый, подобно Пинту, всегда под рукой имел простое и вроде бы логичное оправдание: планета перенаселена. А с кого начинать «прополку», с какого народа? Ответ дал конгресс Соединенных Штатов. Он признал: славяне — самое непокорное племя. В первую очередь избавляются от непокорных.

Майор Пинт, слюнявый, потный, заикающийся, был как собеседник неприятный. Иван Григорьевич спрашивал его сугубо протокольно, только о том, что относилось непосредственно к предмету его интереса. А тому хотелось высказаться, оправдаться.

— Полковник, — обращался он к Ивану Григорьевичу. — Послушайте меня. Когда вы исчезли, всех нас вызывали в контрразведку. Мы давали на вас показания.

— И что же вы показали, майор?

— Клянусь своими детьми, ничего плохого. И то, что вы русский, к тому же шпион, сначала никто не поверил. Помните, когда нас проверяли на чистоту стопроцентного американца, по всем пунктам ставили в пример вас. Даже профессор Гревс, мой непосредственный шеф, был под вопросом. У него нашли примесь славянской крови. А главное, оказалось, что он равнодушен к русским…

Генерала Гревса Иван Григорьевич знал по совместной работе в группе экспертов. Это был крупный специалист в области молекулярной биологии. Вот его бы сюда с его знаниями и опытом! Он один из немногих, кто мог распознавать наличие агрессивной молекулы, когда она еще не в женской яйцеклетке, а в крови человека.

Пинт по сравнению с ним — посредственность, годная разве что для налаживания производства «тихого оружия» в какой-либо колонии или полуколонии с продажным режимом. Этим, видимо, и объяснялось, что он оказался в здешних краях.

— Когда вы намеревались начать «прополку»?

Пинт незамедлительно ответил:

— С пуском хлебозавода.

Иван Григорьевич прикинул: это где-то к осени. Пентагон торопился: к осени на Украине могла поменяться власть, и тогда не исключено, что деятельность инофирм будет тщательно контролироваться, в том числе и выпечка хлеба. Независимые технологи могут выяснить, что за фермент закидывают в выпекаемый хлеб. А хлеб, как известно, употребляют все. «Эпсилон», заложенный в «паляныци», ударит по женщинам: местные женщины будут не в состоянии продолжать род человеческий.

Уже высоко поднялось солнце, когда Иван Григорьевич и Дубогрыз вышли на воздух. Горячий ветер — суховей — нес тучи черной пыли. Мутное небо выглядело зловеще.

— Напрасно вы, Алеша, устроили с этим мерзавцем очную ставку. Теперь придется его куда-то надолго запрятывать.

— А зачем надолго?

— Так он же… — Иван Григорьевич начал было популярно объяснять, но Дубогрыз не очень вежливо его остановил:

— Батько сказал: он попадет в аварию.

— А может, не стоит? У него действительно двое детей.

— Батько сказал, — твердо повторил Дубогрыз. — Его «вольво» врежется в самосвал. А сам он будет за рулем и пьяный в дымину. Перед тем как его сюда доставить, мы его показали в кувалдинском бардаке. На всякий случай сфотографировали…

— Вы уже действуете как церэушники, — с упреком заметил Иван Григорьевич. — Те неистощимы на подобную изобретательность.

Дубогрыз сдержанно засмеялся: он воспринял сравнение как похвалу в свой адрес.

— Наш великий кобзарь для такого случая сказал: свого не цурайтесь и чужому навчайтесь.

Толковать с Дубогрызом о дальнейшей судьбе майора Пинта смысла не было. Его судьбу будет решать батько.

После допроса пентагоновского майора многое становилось ясным. Многое, но не все. Раньше угнетала неизвестность. Теперь кое-что уже просматривалось. И это «кое-что» можно было представить, как солнце в тучах летучей пыли. Иван Григорьевич крепко думал. Размышлял. Пока для него одного был виден и желанный исход борьбы: если народ взглянет на себя абсолютно трезвыми глазами, ужаснется случившемуся, этот народ — выживет. Выживет при одном непременном условии, если будет располагать хотя бы десятком трезвенников, стоящих у руля государства. Будут они знать, откуда и когда враг нанесет удар по нации, — будет и победа.

Только бы не опоздать…

Вечером, по возвращении в город, Иван Григорьевич узнал страшную новость. Он ее прочел по глазам хозяйки.

— Ты… живой! Слава богу… — прошептала она, как верующие шепчут слова молитвы.

— А почему я не должен быть живой?

— Ходит слух, что тебя убили, как и…

Она не договорила. Сердце Ивана Григорьевича приостановилось.

— Как и кого?

— Льва Георгиевича.

— Как?! — глупей не спросишь.

— Набросили на шею удавку…

— Он был дома? Один?

— Только от него ушел Анатолий Зосимович. Успел разминуться с этими, как их, с бандитами. Если б минут на десять задержался. То, может быть, и его…

— Откуда тебе все это известно?

— Соседи Льва Георгиевича… Они слышали. У них там через розетку дырка. Бандит спрашивал: где Забудский? Соседи не растерялись — дали знать в Союз офицеров. И пока бандюги перерывали квартиру, Мишины ребята их и схватили…

— А кто они, убийцы?

— Ты не поверишь… Хлопчики Вити Кувалды.

— А где Миша сейчас?

— У мэра.

— Тогда я — в мэрию.

— Ваня, ты хоть обедал?

— Перекусил.

Иван Григорьевич принялся названивать соседям своего шофера. У Васи телефона не было. При той власти установить не успел, а при этой нужно три года вкалывать, чтоб оплатить установку. Пока дозвонился, время приблизилось к полночи. Хорошо, что Вася был дома, смотрел по телевизору торжества по случаю годовщины переноса на украинскую землю праха великого кобзаря. В Киеве пели и плясали. В Прикордонном было не до плясок. Здесь разворачивались события, которые приковали внимание всего края.

Потом Иван Григорьевич узнал, что его земляки к этой трагедии отнеслись, как относятся бывалые театралы к талантливо поставленному спектаклю, точнее, как